Осечка
Ох, как обидно было Вере ЧЕРЕПКОВОЙ бросать учебу в медучилище. А ведь как она мечтала стать врачом и помогать людям! В школе была комсоргом, организатором различных молодежных мероприятий. Активности — хоть отбавляй. Училась хорошо. В медучилище города Зарайска поступила легко. Родители одобряли ее выбор, а как были рады за дочь, когда она на несколько дней вернулась в родительский дом и показала новенькую студенческую книжку!
И вот на тебе… С теорией все обстояло нормально: интересные лекции, наглядные плакаты, специальные учебники и атласы в библиотеке, доброжелательная атмосфера. Учись на здоровье! Она постепенно постигала азы эскулапов. Но осечка поджидала ее на практических занятиях: взяв шприц, она не сумела сделать укол. Стало страшно вколоть тоненькую иглу в живую кожу. На муляжах это получалось десятки раз, а здесь неожиданно возник психологический барьер…
— Потом в госпиталях нам, медсестрам, приходилось чуть ли не ходить по кровавым лужам. На фронте быстро привыкаешь к ужасам войны, ее нечеловеческому лицу. И это остается в памяти навсегда…
Бугорок
Но она все-таки набралась смелости и через некоторое время вновь приступила к занятиям в медучилище. Вы, наверно, замечали — если человек занят и увлечен любимым делом, время летит быстро?!
Последний курс, экзамены, вот-вот вступление в новую самостоятельную жизнь, планы, мечты — все это было перечеркнуто воскресным июньским утром 41-го. Студентов и выпускников всех отделений направили в госпиталь, который размещался в здании одной из школ Зарайска. Вскоре — осень тоже подкралась незаметно — сюда стали поступать первые раненые. Перед глазами постоянно мелькали простреленные шинели, телогрейки с засохшими пятнами крови, обожженные танкистские куртки. И раны — сквозные, осколочные, рваные. Постоянный запах йода и хлороформа. Не хватало бинтов.
— Неподалеку от госпиталя высился небольшой холм, поросший травой. Он был обнесен колючей проволокой. В мирное время там всегда стоял часовой. Мы, молодые девчонки, часто подшучивали над ним: что, мол, за бугорок ты охраняешь, солдат? А с началом войны там уже был не один солдат, а трое. Причем круглые сутки. Как-то в госпитале появился офицер, а вскоре мы начали откапывать вход в этот «бугорок». Там оказался довольно большой подземный бункер, где хранился неприкосновенный запас обмундирования. Причем как раз того, которого нам так не хватало: новенькое белье, простыни, махровые халаты, полотенца.
Из медсестер — в партизаны?
А фронт приближался. Это чувствовалось по большему количеству раненых, постоянно поступавших в госпиталь. Гражданское население постепенно эвакуировалось в тыл. Зарайск-то небольшой городок — опустел быстро. Вскоре в нем остались только военные, руководители райкома партии и горисполкома. Работа госпиталя была свернута, а медсестер зачислили в партизанский отряд, -что был организован для борьбы с врагом в случае оккупации города немецкими войсками. В штабе отряда девушек несколько раз инструктировали. Они запоминали адреса явочных квартир и пароли.
Справка
Вскоре после начала Великой Отечественной войны на территории ряда областей СССР были созданы сотни партизанских отрядов. На первых порах это были разведывательно-диверсионные группы, насчитывавшие по 35-50 человек. В силу важности выполняемых задач они подчинялись НКВД (Народному Комиссариату Внутренних Дел). Эти группы забрасывались в немецкие тылы или оставались на захваченной врагами территории. Обычно местами дислокации партизан были леса, которые они хорошо знали как местные жители. В начале партизанской войны это были, как правило, наспех собранные отряды. Они состояли из физически сильных, крепких людей, но не имевших никакой практики диверсионной работы в тылу противника. Соответствующей была и военная экипировка: сухой паек, пара-тройка гранат на бойца да винтовка.
Однако советское руководство крайне остро нуждалось в разведывательной информации. И, кроме того, всеми силами старалось не позво
лить немцам снабжать свои успешно наступающие части. Партизанские отряды в Подмосковье были отчаянной попыткой военного руководства хоть как-то сдержать, замедлить наступление немцев на столицу. А по существу, партизаны в тылу у фашистов были потенциальными смертниками, которые должны были выполнить приказ любой ценой. Осень 1941 года была временем становления партизанского движения, которое позже сыграло важную роль в ходе войны, отвлекая на себя часть наступавших немецких войск, ведя «рельсовую войну» — пуская под откос эшелоны врага с техникой и живой силой. Особенно развитым было партизанское движение в Белоруссии, Украине и Брянщине.
Нечего нам в тылу сидеть!
Вера Черепкова была назначена связной между партизанами и штабом. Но в этой роли ей побывать не довелось. Как-то морозным утром медсестры вышли на улицу из опустевшего госпиталя, где они жили. Вышли — и глазам своим не поверили. Еще вчера пустынный, Зарайск был заполнен колоннами красноармейцев. А на станцию продолжали прибывать эшелоны с военной техникой и солдатами. Одетые в новенькие полушубки, валенки и шапки, с оружием за плечами, они произвели на девушек сильное впечатление. Вера не удержалась и спросила у одного из бойцов: «Откуда будете, ребята?». А тот, словно раскрывая военную тайну, шепнул ей на ухо: «Мы из Сибири. Скоро всыплем фрицам настоящего жару, сестренка!».
Через несколько часов город вновь опустел: до фронта — всего 20 км. Ночью была отчетливо слышна канонада — наши войска пошли в наступление. А наутро девушки поспешили в военкомат. Заготовили устное обращение: мол, что ж это такое — госпиталь эвакуировали, партизанской деятельности никакой, чего сидеть в тылу сложа руки? Давай, командир, отправляй нас на фронт! Военком обрадовался их приходу. Оказывается, ночью пришел приказ срочно направить в Москву нескольких врачей и медсестер.
— Девочки! Вас сам Господь мне прислал!
До столицы Вера с подругами добирались где на попутках, где на открытых железнодорожных платформах. А мороз стоял градусов под 25.
А зарплата шла в фонд обороны…
В Москве разыскали свое новое место прохождения службы: госпиталь №2912 располагался у Красных ворот. Начальник госпиталя глянул на подруг и перепугался: «Вы же себе носы да щеки поотмораживали!». Но обошлось. Главное — они нужны Родине.
Это был конец ноября 1941 года. В госпитале девушки получили воинское обмундирование, подогнали под себя, глянули в зеркало — не узнали. Почему? Да просто повзрослели сразу в военной амуниции…
И закрутились медсестры, как белки в колесе. Наши войска перешли в контрнаступление. Раненые с фронта, до которого было 30-40 км, поступали в госпиталь по нескольку раз в сутки. Солдат и офицеров, в зависимости от тяжести ранения, сортировали. Часть распределялась по палатам, остальных направляли в другие госпитали. И знаете, что больше всего врезалось в память Веры из того времени? Вши! Все шинели, полушубки, гимнастерки и нижнее белье были этими насекомыми жестко оккупированы. Да, не всегда удавалось бойцам помыться на передовой, спали прямо в одежде. Поэтому первым делом всю одежду раненых дезинфицировали. Еще один способ борьбы с маленькими тварями был прост: девушки свои собственные белые халаты ежедневно проглаживали раскаленными утюгами.
В госпитале у Веры с собой всегда был морфий. Она вспоминает:
Идешь по коридору, прислушиваешься к палатам. Вдруг из одной раздаются крики. Заглянешь — лежит после операции раненый, мечется на кровати, наркоз отходит, боль усиливается. Конечно, сделаешь ему укол — успокоится на время. Только выйдешь за дверь — рядом стоны. Молоденький солдатик в себя пришел после ампутации нижней конечности до бедра. И он, бедняга, все отбрасывает одеяло и смотрит на то место, где раньше была нога. И так по нескольку раз. Вроде и дошла до сознания личная трагедия, а поверить своим глазам трудно. Вот он и стонет уже не от боли, а от бессилия перед судьбой. Ну как же такому не ввести морфий?! От этого, по существу, наркотика хоть несколько часов солдат смотрит на мир, да и на себя, инвалида, по-другому. Осознает, что жизнь-то продолжается. Даже пытается пошутить, планы какие-то строит, советы принимает от других: ходить с костылями или к протезу приспособиться…
Сколько она сделала таких и других уколов — десятки тысяч. Врачам-то некогда было этим заниматься: они практически все время находились в операционных…
Впрочем, медсестрам тоже было не сладко. Жили здесь же, в бомбоубежище под госпиталем. Точнее, не жили, а только ночевали там на двухъярусных нарах. 4-5 часов сна — и наверх, по палатам. И даже когда немцев отогнали от Москвы, раненых прибывало все больше и больше. Временами понятия не имели, что сейчас на дворе: день или ночь. Некогда было взглянуть в окно. Питались медсестры прямо в госпитале: 800 грамм хлеба считалось вдоволь.
Может быть, не очень корректный вопрос вертится у меня в голове, но я задаю его собеседнице:
Вера Васильевна, а зарплату вы в госпитале получали? Помните, сколько?
Понятия не имела. Мы только расписывались, а деньги шли в фонд обороны. И всю войну не знала и не интересовалась, сколько мне было положено за работу. Мы ведь служили на всем готовом…
«Летучки»
Молодые в своем большинстве всегда неугомонные натуры. Такой была и Вера. Хотела на фронт — добилась своего. Получила направление в
эвакопункт, расположенный в Волоколамске. А от столицы до него всего-то 100 километров. Считалось, что это — глубокий тыл. А немцы упорно стояли во Ржеве. До него от Волоколамска тоже сотня километров по прямой. Эвакопункт сначала размещался где попало: в нескольких палатках, потом в брошенных, но сохранившихся домах. Наконец, командование с опасениями разместило его в трехэтажной кирпичной школе. Эвакопункт располагался поблизости от железной дороги. Каждый день мимо проносились в сторону фронта «летучки» — паровозы тащили составы с боеприпасами и техникой. А обратно в вагонах везли раненых. Ежедневно по 3-4 «летучки» останавливались в Волоколамске. Медсестры и солдаты быстро пробегали вдоль состава. Легкораненых снимали — в эвакопункте можно оказать необходимую помощь. Тяжелораненых тоже осторожно перегружали на носилки: эти могли не доехать до тылового госпиталя живыми. Немцы порой бомбили железную дорогу — «летучки» хорошо были видны сверху, но наша артиллерия методично отгоняла вражеских асов.
Как-то раз после окончания очередной бомбежки Вера заметила фигурку солдата, приникшего к дереву в странной позе. Поскольку Черепкова была старшей медсестрой, а также сестрой-хозяйкой, она скомандовала бойцам, помогавшим транспортировать раненых:
Принесите-ка его быстренько. Видно, без сознания парень. Может, успеем чем помочь…
Бойцы вернулись через несколько минут. Молча. Наконец, старший по возрасту выдавил из себя:
Ему уже ничем не поможешь: он сидит… без головы. Она рядом лежит. Видно, осколком от фугаса срезало…
Много таких жестоких военных эпизодов осталось в памяти Веры Васильевны. И каждый из них был трагедией, которую принесла война. Однажды под Смоленском маршрут эвакопункта пролегал через деревеньку, которую уже освободили наши войска. Над избами — зловещая тишина. На центральной площади еще стояла виселица, с которой мужики сняли нескольких односельчан и уложили трупы на землю. У каждого на груди была табличка с надписью «Партизан». Автобусы с медсестрами и врачами двинулись дальше. Вокруг колодца бегала молодая женщина с растрепанными волосами. Несколько соседок сказали, что она сошла с ума после того, как у нее на глазах фашисты сбросили туда троих ее детей…
Трибунал ее миновал
Один рассказ Веры Васильевны я решил привести полностью. — Перед наступлением на Берлин мы стояли на Одере. Принимали раненых. В расположении нашего эвакопункта была железнодорожная колея, на которую прибывали эшелоны с боеприпасами. Их обычно быстро разгружали, так как с другого берега Одера постреливала немецкая артиллерия. И вот однажды вражеский снаряд попал в такой состав. Наши вагоны начали рваться один за другим. Мы сумели оперативно вывезти
всех раненых подальше от опасного соседства. Осталось только 5 человек — их нельзя было транспортировать, так как все они находились в очень тяжелом состоянии. Начальник госпиталя оставил меня с ними. Конечно, всем было страшно. До Берлина рукой подать, а тут под боком смерть гуляет. Когда вагоны стали взрываться уже ближе к эвакопункту, раненые начали умолять меня, кричать: «Сестричка дорогая, вези нас скорей отсюда подальше! Уж лучше мы по дороге Богу душу отдадим, чем здесь!».
И я на свой страх и риск отправила их автобусом в тыл, в ближайший госпиталь. А когда вагоны с боеприпасами перестали рваться, появился мой начальник. Первым делом спросил, где тяжелораненые.
Я их в тыл отправила, ведь здесь такое творилось!
А я тебя под трибунал отправлю, если хоть с одним из них что-то по дороге случится!
Позже выяснилось, что с ними все в порядке. Значит, меня гроза миновала. А вообще-то начальник нашего госпиталя был замечательным человеком. Где бы мы во время войны ни останавливались, он везде приказывал нам сажать… картошку! Мы ему: «Так ведь не дождемся урожая!». А он: «Ну и что — другим достанется»…
Или еще. Поступила команда собирать немцев — пленных и гражданских — и оказывать им помощь. Причем, если у кого-нибудь были желудочные заболевания, у тех в рационе был белый хлеб. А сами-то мы, медсестры, его и не пробовали…
В Берлине мы пробыли только один день — 2 мая 1945 года. Конечно, сходили к рейхстагу. Расписались на стенах. И было какое-то странное чувство в наших душах: мы никак не могли поверить в то, что войне пришел конец. Начинала я служить рядовым, а закончила старшиной медицинской службы…
В.Курячий
P.S.
Во время войны Вера Васильевна познакомилась с будущим мужем Николаем Павловичем БРЫЛОВЫМ. Еще год они находились вместе в Дрездене. Эвакопункт был расформирован, и Вере Васильевне предложили два места работы: заведующей библиотекой в клубе или медсестрой в санчасти. Она выбрала книжный мир. Думаю, ее можно понять: ведь столько она насмотрелась за прошедшие годы крови, страданий и смертей. Что ж, видно, проклятая война напрочь выжгла мечту молодости — быть врачом…
Вернувшись в СССР, молодая семья поколесила по стране: муж-то был кадровым военным. А потом с маленьким сыном они осели в Москве. Вера Васильевна лет тридцать проработала на «Микроне».
На ее парадном костюме два десятка наград. Боевых, а также полученных уже в мирное время. В одном из наградных документов есть простые, но дорогие ее сердцу строчки: «За участие в героической обороне Москвы…».