Хорошо помню тот первый день, когда страшная весть о начале войны пришла в нашу деревню.
Где-то часов в 11-12 раздались частые и тревожные сигналы пожарной тревоги. Кто-то неистово колотил в металлический рельс, висевший в центре деревни на пожарном сарае. Все мы, взрослые и дети, ринулись на тревожный зов. Но пожара нигде не было видно. И тут жители деревни узнали о пожаре, охватившем всю нашу великую страну.
В клуб принесли громкоговоритель, взятый у Мишиных. На всю деревню шла передача о начале войны, внезапном нападении фашисткой Германии, о варварских бомбардировках наших мирных городов и сел.
В ту далекую пору было мне всего 9 лет, но память сохранила мельчайшие подробности. В первые же дни ушли на фронт наши отцы и старшие братья. Провожали мы их до станции Крюково, не скрывая горя, предчувствия возможных потерь самых дорогих, самых близких.
Война почувствовалась сразу. Усилили охрану аэродрома. Каждый вечер по деревне ходили военные патрули. Да и наш председатель на ночь назначал из колхозников дополнительных сторожей. Соблюдалась строжайшая светомаскировка. Стекла в окнах крест на крест заклеивали бумажными лентами: при бомбежке стекла трескались, но не рассыпались.
По ночам у жителей проверяли документы. Где-то в августе в наших местах стали появляться беженцы. С каждым днем их становилось все больше и больше.
Помню много их было из Смоленщины. Люди шли пешком. И только кое-где встречались подводы. Были среди беженцев и больные и раненые. Жители нашей деревни по возможности помогали, чем могли. Мы же, деревенские мальчишки, любили ходить на шоссейный перекресток. Там, возле дуба, мы устраивались и часами наблюдали за дорогою. А по ней на запад, в сторону фронта двигались наши войска: пешне колонны пехоты, машины, танки, орудия всех систем.
Приближение фронта чувствовалось во всем. Передвижение войск производилось уже большей частью ночью. В школе нам постоянно напоминали о бдительности, давали информацию о событиях вокруг деревни, о налетах фашистской авиации на станции Октябрьской железной дороги.
Тревожные события надвигались грозно и неотвратимо. В конце октября в школе находиться стало небезопасно, и по окончании первой четверти занятия прекратились.
Однажды, ноябрьским днем, в небе над деревней появился наш истребитель, но почему-то начал обстреливать дома из пулемета. То ли наш летчик перепутал линию фронта, то ли фашисты использовали наш самолет. Не знаю, но результаты этого обстрела были печальными. Была убита Анастасия Пахомова, беременная женщина. Стояла она у окна и пуля попала ей в живот. В семье осталось семеро сирот. Это была первая жертва войны из мирных жителей нашей деревни. Фронт приближался. Приближалась и зима. Она в 1941-ом году наступила рано. В лесу, в районе современного кинотеатра «Электрон» мы заготовляли на зиму дрова. В это время из-за Ржавок вылетел фашистский самолет, а за ним — два наших истребителя. Они гнали фашистов в сторону Крюково. Но он все-таки сумел бросить бомбы. В районе аэродрома, над лесом взметнулось огромное черно-огненное пламя. Самолеты ушли за горизонт. Разбомбленный склад горюче-смазочных материалов продолжал еще долго гореть.
В нашем доме, где-то в середине ноября, разместился медпункт.
Каждый день привозили раненых. Особенно их было много в конце ноября. В эти дни бои уже были в Пешках и Ложках. Но однажды санитарная машина была обстреляна возле деревни Чашниково. Фашисты приближались к деревне.
В конце ноября начались регулярные бомбежки. Бомбили в основном Ленинградское шоссе и деревню Ржавки, где проходили колонны наших отступающих войск. Из деревни хорошо было видно, как немецкие самолеты группами по 10-15 машин каждый день по нескольку раз пролетали в сторону Москвы. Со стороны Слободки вели огонь наши зенитчики. В домах дрожали стекла. Война пришла в нашу деревню.
Но, несмотря на то, что в то время была такая тревожная обстановка, наши солдаты, находящиеся в доме (почему-то на рукавах шинелей у них были нашиты маленькие звездочки) говорили, что немцев обязательно разобьем и победим. И это было тогда, когда отступали. Солдаты были молодые, подтянутые, хорошо одеты и обуты. Они тогда говорили, что этот успех у немцев временный. Что это была за часть — не знаю.
В конце ноября мы перебрались в убежище. Наш окоп, который мы подготовили еще летом, был залит водой. Пришлось потеснить семью Чудаковых. В небольшом окопе собралось нас семнадцать человек — взрослых и детей.
С утра 30 ноября 1941 года в деревне и во всей округе наступило какое-то тревожное затишье. Около часа дня над «Турецкими полями» появилась немецкая «рама»: разведчик-корректировщик. Как раз в это время через поле, возле Слободки в сторону Крюковского лесничества двигалась конница Доватора. Над колоннами конников появились разрывы шрапнели. Мы сидели в окопе, а наверху находился Борис Чудаков. Он-то и передавал нам, что происходит вокруг.
После немецкой артподготовки вдруг стало тихо, и где-то около двух часов дня мы услышали на ломаном русском языке: «Русс, вылайз…» Все в окопе притихли. Немцы же стали стучать по крышке входа. Мы вышли из окопа. Бросилось в глаза — горело несколько домов. Немцы цепями наступали со стороны Слободки.
Мы ждали немцев со стороны Ленинградского шоссе, но они появились со стороны Алабушево. Немцы даже не воспользовались алабушевской дорогой, а танками проложили дорогу через лес и вышли на юго-западную окраину деревни. Отдельные короткие схватки наших бойцов не смогли остановить наступление немцев. Наши оставили деревню и отошли за Крюковское шоссе.
После захвата деревни боевая активность как немцев, так и наших уменьшилась. Наступило некоторое затишье. Но, примерно, с 2 декабря бои возобновились с еще большей силой. Инициативу проявляли уже больше наши войска. Активно начала действовать наша авиация, участились атаки наших войск на деревню.
Девять дней в деревне и вокруг нее шли ожесточенные бои. И все эти дни мы, большей частью, сидели в своем убежище.
Хотелось бы кратко рассказать о некоторых эпизодах нашей жизни, о героических делах отдельных наших воинов, о зверствах фашистов в деревне.
Терехова Елена Ивановна находилась в окопе с двумя своими сыновьями — Виктором и Николаем. Николаю было уже лет 17, и одет он был в гимнастерку старшего брата — военного летчика, старшего лейтенанта. Увидев такое, немцы закричали: «Русс зольдат!.. Русс зольдат!..» Нашим матерям удалось отстоять Николая от немедленного расстрела. Но немцы все равно увели его и других ребят. Мы думали что все: пропали ребята. Но они вернулись и рассказали, что собирали по всей деревне наших раненых солдат и сносили их в пожарный сарай, где они и замерзли.
Я видел, как над нашей деревней появились два самолета «У-2». Летели они на небольшой высоте. Летчики, видимо, не знали, что в деревне фашисты. Немцы открыли по самолетам сильный огонь, и они оба загорелись. Один из них тут же упал, а другой перетянул через шоссе.
Начиная, примерно с 3 декабря, за деревню начались сильные бои. В день было по несколько атак.
В одну из атак к нам в окоп немцы притащили своего раненого и хотели перевязать его. Один из них выглянул из окопа и так испуганно закричал «Русс!», что все моментально выскочили из окопа, оставив нам раненого. Он лежал, озираясь по сторонам, а потом вскочил, схватил винтовку и, опираясь на нее мгновенно выскочил наружу.
Числа 4-го или 5-го декабря со стороны современного завода «Компонент», с тыла, из леса выехал наш танк, белый с красными звездами на башне. Двигаясь по улице, он стрелял из пушки и пулемета по технике противника и домам, где засели немцы. Было уничтожено несколько машин, а также дальнобойное орудие большого калибра. По словам жителей немцы его только что привезли и начали устанавливать для стрельбы, но так ни одного выстрела не сделали. Танк же, проехав вдоль всей деревни, вышел на шоссе, повернул на Крюково и здесь подорвался на мине. Там он с заряженным орудием стоял еще долго, пока деревенские ребята не разрядили орудие, выстрелив из него в сторону курятника. После этого танк быстро убрали.
Жители деревни рассказывали после отступления немцев о бесстрашном поступке группы наших бойцов, которая с криком «Ура!» атаковала немцев с тыла, со стороны пруда. Силы, конечно, были неравны. Большая часть группы погибла, остальным удалось пробиться.
Там же весной было обнаружено одиннадцать трупов наших бойцов. Рядом валялись 11 винтовок. Как уточнили жители, этих бойцов раздетых и разутых немцы водили по деревне, а потом расстреляли.
В самом центре деревни была у нас обширная площадь. Во время боев в этом месте дважды возникали рукопашные бои.
В доме Калачевых находилось несколько немецких офицеров, которые, изрядно подвыпивши, играли в карты. Выбрав момент, наши солдаты проникли в дом, обезоружили офицеров и увели их за Крюковское шоссе.
Геройски сражались и погибли наши пулеметчики у молотильного сарая. Они отражали атаки немцев со стороны Слободки. Тут же у «Галиного пруда» держал оборону молодой ленинградец. Из своего «максима»он уничтожил десятки фашистов, Его похоронили с почестями после освобождения деревни. Из найденных у него документов узнали его адрес и даже письмо домой написали.
У школы N842 долгое время стояла ель, вся прострелянная во время боев. У этой ели героически погиб на боевом посту наш пулеметчик. Видимо сильно досаждал он немцам, и не один десяток мин и снарядов выпустили по нему фашисты. Вокруг его позиции была масса воронок. Ель была тому как бы памятником. Но она не сохранилась…
Почти каждую ночь над деревней и над лесом (в настоящее время завод «Компонент») мы слышали знакомое стрекотание наших «У-2». Они бомбили немецкие артиллерийские позиции. Там, после отступления немцев, мы видели много снарядных ящиков, разбитые повозки н разное снаряжение, крупные воронки от бомб.
Ночью, когда приходилось выбираться наружу, я наблюдал, как прорезывали небо красные и зеленые трассы. Стреляли наши в сторону Слободки, как мне казалось, из тыла немцев.
Рядом с пожарным депо стоял дом Романовой М.В. Еще при жизни тетя Маша рассказывала, как в одну из атак наш раненый солдат не успел отойти вместе со своими. Немцы захватили его и допрашивали. Видимо ничего от него не добившись, они раздели его почти что до гола и вынесли на улицу, положив у крыльца. Тетя Маша вынесла ему одежду, но немцы запретили ей одевать несчастного, пригрозив расстрелом. Так и замерз он у крыльца.
Где сейчас стоит школа i 842, находились окопы наших бойцов. Это место было самое высокое, и отсюда вся наша деревня просматривалась очень хорошо. С этой позиции бойцы держали под обстрелом деревшо и не давали немцам свободно двигаться по улице.
Помню, мы с братом Николаем пришли к себе в дом и попросили немцев напиться. Они показали на таз со снегом, который стоял в печи, а ведь до колодца было метров 50.
На Чашниковской поляне немцы оставили машину, на которой было полно всякого военного добра. Там ребята Федотенковы нашли знамя какой-то фашистской части. Конечно, никто не подумал о судьбе этого почетного трофея. И использовали полотнище для практических нужд — сшили для маленьких ребятишек две рубашонки.
Хотелось бы пару слов сказать о своем убежище. Землянка наша была небольшой, где-то 3×3 и тамбур метра 1,5. Строили землянку наши солдаты еще до приходов немцев. Строили прочно и добротно, в два наката толстых березовых бревен. Вход — по земляным ступеням прямо в тамбур, который сверху закрывался толстым щитом. В землянке по сторонам от входа были земляные возвышения, где мы в основном и размещались. Сюда мама притащила перину, которая согревала нас. Печи не было, но холода мы не чувствовали. Посредине, в дальнем конце стояли ящики, которые служили нам столом. Здесь постоянно, днем и ночью горела коптилка. Вот, пожалуй, и все наше оборудование. Все малыши размещались подальше от входа. У нас была грудная девочка Людмила. И у Чудаковых тоже был маленький ребенок. Но а мы-то считали себя уже взрослыми.
Наружу выходили редко, только по необходимости. Воду таскали из пруда — метров 100 от нашей землянки. Все, что творилось снаружи, мы определяли по звукам. И когда обстрел, и когда в атаку шли, и когда бомбежка, Снаряды и мины рвались постоянно вокруг и около, некоторые разрывались и над нами. Слава Богу, выдержало наше перекрытие, только каждый раз гасла коптилка.
Иногда приходилось и выходить из нашего убежища. Как-то раз мы с Николаем пошли к себе в дом. Немцы развалились на соломе прямо на полу. Жарко горела печь, а рядом куча книг. Из печи торчат длинные бревна. По мере сгорания они продвигали их вглубь печи. Вот так и топили. И как-то раз они все-таки умудрились этими бревнами пробить заднюю стенку, и сожгли наш дом полностью.
Нам кто-то подсказал, что в магазине остались пакеты сухого кваса. Мы с мамой решили сходить и принести чего-нибудь. Только вышли — а по нас из пулемета. Стреляли наши. Мы в снег зарылись. Так и ползли назад метров 200.
Меня иногда спрашивают: «А что же вы ели?» Но я уже и не помню. У нас ничего не было. И вот такого момента, чтобы я что-то ел почему-то мне не запомнилось. А вот как воду пил — помню. Вот так и жили все эти дни. И чего-то ждали. А чего? Никто не знал. Но все-таки дождались.
9 декабря, рано утром, опять слышим: «Русс, вылайз!..» Ну, все — это за нами, испугались не на шутку. Открывается наш вход, и наши деревенские озорники покатываются от смеха: «Что, испугались? Вылазьте, нет уже фрицев и наших полным полно». Вылезли. Кругом тишина. Только отдельные глуховатые выстрелы доносятся со стороны Алабушево. Половина деревни сожжена, разрушена.
Пошли к нашей бабушке, бабе Насте. Ее дом, слава Богу, уцелел. Зашли. Холодно. В доме все порушено. Окна соломой заткнуты. Но стены сохранились. Будем заново все начинать.
Спасибо солдатам нашим. Еще до прихода немцев посоветовали нашей маме зарыть в землю сундук с ее приданным и ларь с мукой и зерном. Как это все сейчас пригодилось!
Весной посадили картошку, соток двенадцать. Еще не успела отцвесть, как кто-то всю ее выкопал. Для нас это была настоящая трагедия. Вот здесь-то и пригодился наш сундук. Вытаскивала понемногу из него мама самое свое заветное, ездила куда-то за Клин и обменивала на продукты.
Война от нас ушла. Деревня стала оживать. Возродился колхоз. И стали мы жить не хуже довоенного периода.
Ларин Б.В., краевед