I
Глубокой зимней ночью раздался стук в нашу дверь.
— Господи!… Кто же это в такое время?… — заохала и заторопилась Акулина Васильевна. В дни оккупации деревня жила тихо-тихо. В гости-то друг к другу не ходили. А тут в полночь кто-то ломится.
— Кто там? — негромко спросила Акулина Васильевна.
— Мамаша, открой! Свои! — услышала она незнакомый мужской голос.
Акулина Васильевна открыла дверь и даже в темноте, увидев людей в белых халатах, все сразу же поняла.
— Неужели свои! Вы откуда — Она показала в сторону Москвы. -Господи! Неужели дождались. Заходите, заходите, милые вы мои!
— Немцев в деревне нет?
— Нет, нет, дорогие сынки. Идите, скажите, пусть наши приходят. — Ну, до скорого свидания.
Через час деревня была заполнена нашими войсками. Это было в самый разгар Московской битвы, в ночь на новый 1942 год, А где-то через день мы, деревенские мальчишки, побежали в Глухово, на поле боя. Там накануне немцы дали нашим подразделениям скоротечный, но жестокий бой. Перед деревней, на заснеженном поле чернели полузанесенные снегом трупы наших солдат. Тут же валялись винтовки. Мы одну подняли. В памяти осталась фамилия на ремне -Павлов. Вскоре пришли взрослые и прогнали нас с этого опасного места. Сколько там полегло наших, сейчас трудно сказать. Где-то человек за двадцать.
И вот летом 1954 года я, уже офицер Советской Армии, стою опять на этом месте. Колышется высокая и густая рожь. На краю поля, ближе к домам, скромный серый обелиск. И на нем ни одной фамилии. А ведь был же Павлов…
Это опять 41-й год, это опять Московская битва. Это опять моя личная память.
А вот и память местного жителя, уроженца деревни Матушкино Бориса Васильевича Ларина.
Родился здесь, на зеленоградской земле, но за 25 лет до появления первых зданий города. Его родную деревню снесли в числе первых «ненужных» объектов. Жалко «деревеньку-колхозницу». Большое время не мог он смириться с этой личной потерей.
Здесь прошло его детство, здесь учился, здесь познавал мир. Сюда пришла к нему и война. Еще до прихода немцев они, деревенские мальчишки, заводили тесную дружбу с защитниками столицы.
Там, где на высоком постаменте стоит сейчас прославленная «тридцатьчетверка», действительно стоял танк.
Было это еще летом первого военного года.
— Танкисты что-то там ремонтировали, — вспоминает Борис Васильевич, — Ну а мы, пацаны — тут как тут. И вдруг — огонь внутри танка. Экипаж пытается бежать. Появился командир — молодой лейтенант.
— Куда? За мной!…
Потушили. Огонь еще не набрал силы. Недалеко от современного величественного мемориала находилась землянка, где жили зенитчицы. Юные красавицы, одетые в сапоги и серые солдатские шинели, днем и ночью несли боевое дежурство.
29 ноября война опалила своим дыханием и Матушкино. Десять дней просидел в землянке маленький Боря, спасаясь от пуль и снарядов — как своих, так и чужих.
— Начнут наши артподготовку, потом слышим: «Ура-а-а-а!» — в атаку пошли. До середины деревни добежали -тут заговорила немецкая артиллерия. Откатываются наши назад. И так почти каждый день.
И вошла простая русская деревушка в историю. Рубеж Льялово — Матушкино — Крюково — Каменка — Баренцево стал неприступным для фашистов. Дальше отступать было некуда, позади — Москва.
Не знал мальчишка из Матушкино, как оценят все эти жестокие времена потомки в будущем, да и не осознавал еще происходящего вокруг, но четко откладывались в его детской памяти события и факты этих огненных дней.
Наконец-то, 8 декабря, вышибли немцев из деревни. А на заснеженных полях и огородах, возле разрушенных и сожженных домов, вдоль тропинок и лесных дорог — уже занесенные снегом трупы — и наших, и немцев. И все это черным пятном ложилось на чистую детскую память.
И она, эта память, никогда не покидала Бориса Васильевича. Отслужив в армии, вернулся в деревню. Продолжил учебу. Стал учителем, да не простым, а учителем по труду. А здесь не только знания, но и умение иметь нужно. Освоил Борис Васильевич и музыку. Не один рояль, не одно пианино прошли через умелые руки мастера и музыканта. А сколько свадеб сыграно под его неугомонный и веселый баян.
Но память всегда возвращала его в грозный 41-й год, не давала покоя его впечатлительной натуре. И как только узнал Борис Васильевич, что рождается в Зеленограде музей, сразу же предложил свои услуги, свои познания и практические дела для своих умелых дел. Вот тогда и появилась идея воссоздать в макете свою родную деревню и ее ближайшие окрестности.
И в эту, до боли знакомую, вдоль и поперек избеганную босыми детскими ножками округу, разместил Борис Васильевич объекты суровой войны.
Здесь и наш передний край, и позиции немцев, и подбитые фашистские танки, и сожженные дома деревни.
— А вот в башню этого танка я забирался. Крутил там поворотные механизмы. Башня вместе с пушкой вращалась. Так интересно…
Такие вот «игрушки» были у детей войты.
А рядом с макетом стоит диорама, воспроизводящая один из боев 354-й стрелковой дивизии за деревню. Было это 8 декабря 1941 года. Идут в атаку фашистские цепи. Почти в упор расстреливают их наши пулеметчики. Бьет по немецким танкам спрятанная на опушке леса наша «тридцатьчетверка», горит родная деревня, отсветы пожаров на горизонте, стремительный воздушный бой в голубом небе — все это из детской памяти своей перенес Борис Васильевич на макет и диораму.
По-разному воспевают великую войну и ее участников. В это благое дело внес свою лепту и Борис Васильевич Ларин. Из всех ее грандиозных событий взял он бои местного значения вокруг родной деревеньки. Но деревня-то эта находилась в 40 километрах от столицы России, и за боями местного значения следила вся огромная страна и весь ощетинившийся мир.
А сейчас «на выданье» еще одна экспозиция. Фронтовая дорога, «снег да елки с двух сторон. Едет дальше Вася Теркин — это был, конечно, он.» Хочет воспроизвести Борис Васильевич эту замечательную песенку у дороги и любимого поэтического героя Великой Отечественной — Василия Теркина. Работу по патриотическому воспитанию подрастающего поколения продолжает учитель, воин, патриот.
30 лет ухаживала за солдатской могилой на 40-м километре Ленинградского шоссе жительница бывшей деревни Матушкино Анна Алексеевна Разоренова.
Весной 1942 года вместе с другими жителями деревни ходила она по дорогам, полям и лесным тропинкам в поисках погибших. По последнему снегу везли их на санках и хоронили в центре деревни.
Сколько же там захоронено? К сожалению, вопрос остается открытым. Вспоминает Борис Васильевич:
— У нас в деревне были три братских захоронения. Даже какое-то время список погибших на фанерной доске существовал. Не помню, сколько там фамилий было, но много, не одна сотня. Перенесли прах погибших на Ленинградское шоссе, потерялась фанерка.
И тогда-то высадила Анна Алексеевна в ограде свои цветочки и каждый раз приходила туда, на святое место.
Как-то раз зашла Анна Алексеевна в райком партии.
— Вы от какой организации работаете? — спросили партийные чиновники.
— Работаю от своего сердца…
— Кто у вас там захоронен?
— Сынки мои… Сынки… —
— Вам что-нибудь платят за эту работу?
— Мне ничего не нужно.
Вот такой разговор состоялся у Анны Алексеевны много лет назад с официальными властями. Больше она никуда не ходила. А когда воздвигли величественный монумент, перестала ходить и на ставшую ей уже дорогой солдатскую могилу.
— Не осталось памяти там. Камни одни. А я-то их всех в лицо помню. И у Кремлевской стены мой лежит. Молодой такой, глаза голубые-голубые…
Не стал я разочаровывать Анну Алексеевну. Верит!… Ну и пусть верит! Так чтит память о своих сыновьях простая русская женщина.
Память!… Память!… Она сохранила все мельчайшие подробности из прожитых военных лет. Она сохранилась у наших ветеранов-фронтовиков, у старшего поколения, испытавшего все страхи и все ужасы четырехлетнего кровопролития. К сожалению, уходят из жизни свидетели прошедшей войны, да и память многих иногда дает сбои.
Но есть еще одна Память. Да, именно с большой буквы. Вот перед этой священной Памятью мы в не оплачиваемом долгу. Вот ее-то мы и подрастеряли.
В те далекие военные годы некогда было, да и обстановка не всегда позволяла собрать фамилии, сохранить документы. Сколько их погибших осталось на полях сражений, отданных врагу? Все это так. Но и в нашей беспечности, безразличия к этому важному вопросу было проявлено много.
Прошло 50 лет. Все ли мы сделали и делаем, чтобы сохранить эту великую Память о тех, кто не дожил до нашей Победы?
Хотелось бы осветить этот вопрос пошире, применительно к событиям 1941 года на земле современного Зеленограда и Солнечногорского района в целом.
Сколько героев войны приняла в себя солнечногорская земля? Точных данных у нас нет. И вряд ли они будут. В настоящее время в Солнечногорском районе по существу создана и вот уже на выходе Книга памяти.
Там будут указаны все известные нам фамилии командиров и бойцов, погибших на солнечногорской земле. Спасибо солнечногорцам, что они не забыли и Зеленоград. Данные по нашим захоронениям будут в этой Книге. Но это известные!… А неизвестные?…
Несмотря на гигантскую, кропотливую, исследовательскую, поисковую работу солнечногорских краеведов и работников военкомата, мы все-таки точно знаем, что не все погибшие на нашей земле попадут в Книгу памяти.
А нельзя ли попытаться косвенным путем, используя некоторые документально-цифровые данные, с помощью цифрового анализа и обобщения, хотя бы приблизительно определить наши потери на солнечногорской земле в 1941 году?
Попытаемся.
До нас дошел документ, где указаны структуры и численный состав 8 гв. сд до ее боевого крещения[1] 14-16 октября 1941 года.
- Всего — 13249 чел.
- Нач. состава — 1935 чел.
- Рядовых — 10310 чел.
- Лошадей — 3039
- Управление — 133 чел.
- Полк — 3182 чел.
- Арт. полк — 1038 чел.
- Дивизион 45 мм орудий — 230 чел.
- Зенитный АД — 287 чел.
- Развед. батальон — 273 чел.
- Батальон связи — 278 чел.
- Саперный батальон — 521 чел.
- Хим. рота — 58 чел.
- Автотранспортный бат-н — 255 чел.
- Медсанбат — 253 чел.
- Полевой хлебозавод — 129 чел.
- Штабная батарея — 69 чел.
- Взвод регулирования — 33 чел.
- Походная арт. рем. мает. — 45 чел.
- Походная мает, по ремонту обуви — 22 чел.
- Полевая почт, станции — 19 чел.
- 3-е отд. со стрелк. взводом — 43 чел.
- Военная прокуратура — 5 чел.
- Полевая касса Госбанка — 3 чел.
- Гурт скота — 9
Структура и состав стрелковой дивизии обеспечивает не только выполнение боевых задач, но и создает все нормальные человеческие условия для жизни и быта. Такова была дивизия в середине октября. Начнем со стрелкового батальона. Когда легендарный комбат ст. лейт. Момыш-улы вышел из окружения и воссоединился со своей дивизией, в строю его батальона стояло 600 бойцов. Но это было в конце октября.
А вот комиссар другого батальона 1077 стр. полка политрук В.М Малкин 24 ноября 1941 года подсчитывает своих бойцов и насчитывает всего 156 человек. Не было в это время больше бойцов и в других батальонах дивизии.
Из воспоминаний комиссара 3-го батальона 1075 стр. полка Балтабека Джетпысбаева:» Я вышел из штаба полка со связным батальона Турсункуловым. В одном разваленном кирпичном здании встретился со старшиной Найзиным, химинструктором батальона. Он коротко доложил о состоянии батальона на 4 декабря 1941 года, Оказалось, численность батальона 65 человек, 6 младших командиров и ни одного среднего командира. Батальон занимал небольшой участок в развалинах станции Крюково.»[2]
Значит, всего в 3-м батальоне — 71 чел, и ни одного офицера. Опять утраиваем: в полку — чуть более двухсот; в дивизии — чуть более шестисот; со всеми другими частями и подразделениями где-то 1-1,5 тысячи. Это всего. А сколько боевых штыков?
Может где-нибудь что-то упустили. Ладно, удвоим эту цифру. Получим 3 тысячи. Это в Крюкове!… А под Волоколамском — более 13 тысяч.. Где 10 тысяч?…
В.М. Малкин вспоминает что 28 ноября прибыло пополнение и Джетпысбаев пишет, что 7-го декабря вечером в 1073 сп поступило 350 человек пополнения. 3-й батальон получает 25 человек. Не густо! А эти пополнения в наших расчетах увеличивают потери. Что же у нас получаете! по батальонам? Середина октября — 800. Конец октября -600 человек, ноябрь — 156 человек, начало декабря 71 человек.
Вот так таяли стрелковые батальоны. А их в дивизии — девять.
За полтора месяца — 10 тысяч. Опять же более половины — раненые, потери же не менее 4-х тысяч. И это 8-я гвардейская! А 126-я стрелковая дивизия, начав свой боевой путь под Волоколамском, пройдя с боями по солнечногорской земле, вообще потеряла боеспособность и в начале декабря ее остатки вошли в 133-й сд и перестала существовать.
На 1 декабря 1941 года в составе 354 сд было 7828 человек, а по состоянию на 1 января 1942 года — 4393 человека.[3] За месяц численность дивизии уменьшилась почти на половину. Но это не говорит о том, что эти люди все погибли. Были и раненные и обмороженные, были и пленные, которые у нас числились, как без вести пропавшие.
Но у нас есть еще цифры. С 1-го по 5-е декабря 1941 года в дивизии убитых было 150 человек и без вести пропавших — 343 человека.
Это за пять первых дней боев. И все эти потери несла дивизия в боях под Матушкино. 8 декабря 354-я сд переходит в наступление. А в наступлении потерн удваиваются, а то и утраиваются. Нет у нас данных сколько человек дивизия потеряла в боях за Матушкино, Чашниково, Александровку, Алабушево. Не знаем сколько погибло при форсировании Истринского водохранилища. Но потери-то, конечно, были.
Предположим, что за декабрь месяц 354-я сд не получила пополнения, что вполне реально, т.к. дивизия вступила в бой 1 декабря в полном боевом составе.
Значит потери ее составили 3435 человек, из них более половины раненых. Даже при таком раскладе число погибших и пленных составит не менее 1,5 тысяч человек. Это за месяц и в одной дивизии.
Еще пример.
По состоянию на 11 ноября 1941 года 18-я сд насчитывала в своих рядах 9621 человек, а на 1 декабря было всего 5662 человек.[4]
Потери за 20 дней составили 4 тысячи человек. Это при условии, что дивизия за это время не получала пополнения. А если получала, то, соответственно, и потери ее были больше. Опять же более половины раненых. И здесь чистые потери — не менее 1,5 тысяч. Эти потери 18-я сд несет в оборонительных боях, а с 6 декабря она переходит в наступление.Потери, конечно, увеличиваются. В общем, как не соображай — логически или арифметически — но даже всего только три дивизии менее чем за месяц-полтора несут потерн порядка семи тысяч человек.
А в оборонительных и наступательных боях на территории Солнечногорского района участвовало: 3 общевойсковых армии в составе:
- 9 стрелковых дивизий
- 6 кавалерийских дивизий
- 15 отдельных стрелковых бригад.
- 6 танковых бригад
- 12 отдельных лыжных батальонов и другие отдельные части и подразделения Московской зоны обороны и Ставки Верховного Главнокомандования.
Если все это перевести в личный состав, то получится не менее 150 тысяч человек. В наших расчетных дивизиях погибло 15-20 процентов личного состава за месяц.
Вот вам, пожалуйста, 22-30 тысяч погибших от всех участвовавших в боях.
Такая вот страшная арифметика. По крайней мере никто не упрекнет меня в том, что я здесь цифры завышаю. Занижаю! Возможно. Ясно одно: каждая пядь солнечногорской земли окроплена священной кровью советского солдата. «…И по совести и по закону безымянных могил быть не должно,» — писала газета «Красная звезда»[5]. И с этим трудно не согласиться. Шли в бой не безымянные солдаты, а конкретные люди, имея свою фамилию, свою биографию, свою судьбу. И никто не знал из них, вернуться ли они из этого боя. Но они были уверены, что их не забудут, о них помнить будут.
К сожалению, тысячи и тысячи погибших даже не захоронили.
Великое спасибо нашим поисковикам, молодым ребятам и девчатам, по своей инициативе, безвозмездно начавшим свою благородную работу по поиску и захоронению безымянных героев войны.
Есть они и в нашем городе. Еще в 1992 году Сергей Комков, Виктор Быков, Михаил Жиленков и Игорь Гордеев нашли на 38-м километре Ленинградского шоссе, недалеко от бывших Ржавок останки еще одного защитника Москвы. Им оказался Коробкеев Дмитрий Михайлович, 1920 года рождения, рядовой, уроженец станции Александровская Стравропольского края.
Ребята связались с родственниками Коробкеева. В настоящее время ждут ответа из центрального архива Министерства Обороны, где проходил Коробкеев службу.
Вся официальная работа подходит к концу. Принято решение захоронить останки рядового Коробкеева в одной из братской могилы нашего города.
Лет пять назад обратился в музей города сын погибшего защитника Москвы — Бояркина. В списках погибших Бояркин был, захоронен он в братской могиле дер. Ржавки.
И унес родной сын горстку земли со священного для него места. Внуки и правнуки погибшего будут знать, куда можно прийти и где поклониться праху своего далекого предка.
36 братских воинских захоронений находятся на солнечногорской земле, 8 из них — на территории современного Зеленограда:
- Ржавки (бывш. деревня Ржавки на Ленингр. шоссе)
- Ржавки — кладбище деревни Ржавки
- 40-й км Ленинградского шоссе (мемориал) 4.14-й микрорайон (бывш. дер. Александровка) 5.10-й микрорайон (возле магазина)
- Сквер станции Крюково
- Каменка (бывш. дер. Каменка)
- Медведки (на поле бывшего совхоза «Медведки»)
Нельзя сказать, что захоронения в запустении. Понемногу следят за ними: производят косметический ремонт, поддерживают чистоту, возлагают цветы. Все это делается.
Но… В Книге памяти солнечногорской земли будет значится, что в братской могиле на ст. Крюково 473 павших воина, а фамилий на обелиске — всего 38.
На величавом мемориале на 40 км Ленинградского шоссе — вообще ни одной фамилии. А ведь на старом памятнике было 32 фамилии павших. А сейчас прибавляется еще 175. Появились новые фамилии погибших в деревнях Каменке и Ржавках. Все эти списки имеются в администрации города и в городском военкомате. По нашим подсчетам необходимо нанести на обелиски 785 фамилий.
Наша газета еще в 1991 году поднимала этот вопрос, но к сожалению, никто к нам не прислушался. Не пора ли вернуться к нему и наконец-то решить его. Мы привыкли преподносить подарки к круглым датам. Может быть не будем ломать, в общем-то, эту не плохую традицию.
Привлечь предприятия, банки, кампании, коммерсантов, богатых «новых русских».
Может быть все-таки вспомпим тех, простых русских людей и засияют их имена над их надгробиями, и класть свои цветы мы будем не па холодные каменные плиты, а закроем благородные имепа погибших розами и благодарной памятью своей.
* * *
Стоит на Ленинградском шоссе величавый монумент воинской славы, памятник тысячам и тысячам погибших защитникам Москвы 1941 года.
30-метровый бетонный обелиск, устремленный ввысь, покоится на высоком, искусственно созданном холме. А чуть в стороне полузасохший дуб — единственный свидетель тех грозных дней. С каждым годом крона его становится все меньше и меньше. Но дуб еще живет и упорно сопротивляется, ведет борьбу с беспощадным временем и безразличием и бездушием людей. Видно доживает свои последние годы. А жаль! Могли бы и спасти его. Ведь это тоже наша история. На опушке молодого леса видны еще следы траншей и окопов. Тоже могут пропасть.
На самом верху обелиска просматриваются грани слитых воедино трех солдатских штыков. По замыслу авторов — это символ трех родов войск — пехота, кавалерия, танкисты — которые были основой, самой массовой силой в годы войны, особенно в самый тяжелый еще период — 1941 год. Здесь гвардейцы — пехотинцы 7-й и 8-й стрелковых дивизий Грязнова и Панфилова, гвардейцы — кавалеристы 2-го кавалерийского корпуса Доватора и гвардейцы-танкисты 1-й танковой бригады Катукова совместно с другими частями и соединениями 16-й армии остановили рвавшихся к столице России городу Москве фашистские полчища, разгромили их и сделали первые шаги к нашей Великой Победе.
Здесь же 3 декабря 1966 года был взят прах Неизвестного солдата, торжественно, со всеми воинскими почестями перевезен в Александровский сад и там похоронен у Кремлевской стены. И стал этот Неизвестный солдат гордостью Отечества.