А немцы-то — брехуны
Немецкий офицер и его адъютант — поляк — сели в черненький «Опель-кадет» и укатили из поселка. Я осторожно приоткрыла дверь в комнату, в которой жили непрошеные гости. На цыпочках подошла к радиоприемнику. Повернула ручку переключателя. Раздался негромкий щелчок — и сразу же комната заполнилась знакомой мелодией песни «Широка страна моя родная». Сзади раздался шорох босых ног — обе сестренки и старший брат тоже очутились рядом. Минуту-другую все стояли молча. Внезапно песня прервалась, и комнату заполнил торжественный и строгий голос диктора:
— Говорит Москва! От Советского информбюро! В течение 15 июля 1943 года наши войска продолжали развивать наступление на…
У нас на глазах появились слезы. Уже два года мы не слышали радио. И немцы постоянно твердят вокруг, что Москву давно взяли. Ох, какие брехуны! Мы вытирали слезы и улыбались друг дружке, не вслушиваясь дальше в военные сводки. А потом снова полилась мелодия и песня…
Конечно, никто из нас не услышал, как к дому подъехала машина. Через несколько секунд в комнату влетел адъютант. Поляк выключил приемник и прижал указательный палец к губам: не бойтесь, я вас не выдам. Позже он признался нам, что не хочет воевать против Красной Армии. Его взяли служить насильно. А если бы отказался — его семью бы там, в Варшаве, расстреляли или отправили в концлагерь. И, уже перейдя на шепот, доверительно сказал: как только начнут русские наступать, он сдастся им в плен…
Вот тебе и каникулы
Вообще 1941 год начался для нашей семьи неудачно. Отец еще раньше перебивался случайными заработками в округе, работал на стройках Москвы. Мать трудилась в колхозе. А денег не хватало на семью: шутка ли — три дочери и сын. Поэтому папа решил уехать на золотые прииски. Завербовался как положено, поцеловал на прощанье жену, детей и исчез. Долго не было от него никакой весточки, больше года. А потом неожиданно пришло письмо, в котором он сообщал, что работает благополучно, зарабатывает хорошо и, вообще, в недалеком будущем хочет забрать к себе все семейство. К тому же он выслал две тысячи рублей, а в то время это были большие деньги. Так что семья сразу стала жить лучше: справили нам и брату обновки и даже купили новую посуду — чугунок да чашки-ложки. Но в январе 1941-го с золотых приисков пришло сообщение, что отец погиб в шахте. Так в стране на одну вдову стало больше. Правда, за погибшего мужа мама получала пенсию, которая позволяла более-менее нормально жить. Впрочем, что такое нормально по тем временам? Главное, чтобы дети были сыты и обуты.
В мае 1941 года я закончила 4-й класс. С удовольствием участвовала в школьных спектаклях. И в этот раз была награждена книгами — «Мать» Максима Горького и «Павлик Морозов», автора уже не помню. Школа была в соседней деревне, рядышком: разве один километр — расстояние для сельской детворы?
А жили мы в небольшом поселке имени Карла Маркса в Смоленской области. Но между собой называли его ласково: Карловка. Там домов пятнадцать стояло. Сам поселок был расположен на ровном месте. Кругом красивый лес, в котором просто уйма ягод и грибов. Эх, как здорово, что существуют на свете летние каникулы! Отдыхай, читай книги, помогай матери по хозяйству, играй в лапту или прятки, распевай во все горло популярную песню «Смелого пуля боится, смелого штык не берет!»
Но грянула война. Уже 13 сентября 1941 года деревню и поселок оккупировали немцы…
Новый порядок
Гитлеровцы первым делом сожгли школу, так что ни о какой учебе речи и не шло. Позанимали в домах все комнаты. У нас так вообще человек 20 расположилось. Многие семьи перебрались жить в хозяйственные постройки, сараи. Все мало-мальски привлекательное из одежды немцы позабирали у людей. Нам вообще не в чем было ходить. Мы смастерили себе из старого одеяла юбки. Взрослых фашисты сгоняли копать противотанковые рвы. Когда эта работа была выполнена, несколько деревенских мужиков и женщин отправили на работу в Германию.
Почти возле каждого дома владельцев заставляли рыть землянки. Точнее, огромные окопы в три наката, чтобы снаряд не мог пробить. Это немцы, конечно, о собственной безопасности беспокоились. Хотя часто в такой подземной норе доводилось ночевать и нам. Причем, спали одетыми. Четкой границы оккупации в этом месте не было. В лесу постоянно действовало несколько партизанских отрядов. Поэтому ходить из деревни в деревню немцы запрещали. Хочешь кого-то навестить — бери пропуск у старосты с печатью. У нас в посёлке народ был дружный, отзывчивый. И староста, дед один, тоже свой человек. Бывало шепнёт мне: Валя, пробегись по домам, собери с каждого по курице: ночью от партизан придут, нужно подкормить мужичков. Смелым был. В посёлке немцы стоят, а он: «Бабы! Поможем нашим!» И ни разу никто не отказал и не проговорился!
Как-то раз в посёлок пригнали человек сто наших пленных солдат и заперли в риге. Немцы их почти не кормили. А в посёлке, я уже говорила, находились ещё польские и чешские солдаты. Они нас не обижали. Приходит к матери один из них и тихонько объясняет вот что. Скоро кобыла должна потомство принести. И решили чехи жеребёнка зарезать, чтобы накормить наших военнопленных. Только мясо мать должна сварить тайком: не дай бог немцы пронюхают — нас и вас расстреляют. Вскоре принесли они большие куски мяса. Дали маме горошек, лавровый лист, перец, ещё какие-то приправы. И такой запах от печи из чугунков шёл вкусный — до сих пор помню! Главное нужно было быстрее готовое мясо отнести в ригу незаметно. Так чехи упаковали его в прозрачную бумагу — тогда я впервые увидела и узнала, что существует целлофан — и ушли кормить наших солдат, А мы скорее стали проветривать дом, чтобы когда немцы вернутся у них не возникло никаких подозрений.
Однажды мать сказала мне: сходи в ту деревню, куда сейчас на трех подводах поехали немцы. Посмотрите, не забирают ли они мужиков. Если да — то нашим нужно в лес уходить, и брату тоже: он уже взрослый. Отправилась я с подружкой в ту деревню, а она расположена на горе, откуда вся прилегающая местность отлично видна. Как только мы вышли из поселка, немцы сразу бросились к пулемету, а один стал наблюдать в бинокль: не партизаны ли это?
Но, слава богу, возле немецкого пулеметного поста стоял дом нашей родственницы. Подошла она к немцам, умоляет не стрелять. Объяснила, что никакие это не партизаны, а её племянницы в гости идут. И предложила немцам угощение: яиц да молока. Пока солдаты были заняты трапезой в хате, мы поднялись на гору. Нас сразу же забрали другие немцы и отвели к офицеру.
Но пропуска-то у нас в деревню не было, а это — нарушение порядка. Поэтому офицер выяснил у местных жителей, что подозрительные девчонки в самом деле племянницы односельчанки и отпустил нас. А дома мать уже вся извелась: думала, что немцы расстреляли нас, приняв за партизанских связных.
Вообще эти пропуска вызывали в деревнях большую неприязнь и отпор. Как-то решили мы, подростки — человек 10-15, — пойти в соседний лес за ягодами. Ну не обращаться же к старосте за пропуском в собственный лес! Пошли. Немецкий патруль видел всю нашу ватагу с ведрами. Пропустил. А вечером, когда мы возвращались обратно, всех задержали. Смеются-издеваются: из лесу вышли — значит, партизаны! И заперли всех в сарай. Малину отобрали, пригоршнями стали есть, а ведра все пустые вернули. В этом сарае мы просидели двое суток. Местные жители подкармливали нас через маленькое окошко. А до поселка от деревни было 7 км. В конце концов приехал староста посёлка и оформил на всех пропуск. И немцы, довольные таким «домашним театром», отпустили нас по домам.
Но бывали и другие ситуации. Хорошо помню, как австриец Вилли на ломаном русском говорил мне: «Ну-ка, Валя, собери малышей, сходим в лес по грибы». И он шёл с нами, вроде охраны. Сам останется на дороге, а мы по лесу разойдёмся. Причём, каждый раз он напутствовал нас: если что случится — зовите меня погромче, я услышу. Через час выходим с полными корзинами. Собирали все грибы подряд. А Вилли выстроит нас в ряд, внимательно рассматривает лесные дары и себе выбирает только белые грибы. Остальные нам оставлял. А потом каждому давал по небольшой пачке конфет. Вот радость-то была! Ведь мы и до войны таких сладостей не ели…
Освобождение
В августе 1943 года ночью начался обстрел поселка. После первых залпов «катюш» жители спешно стали укрываться в своих окопах. А утром немцы принялись срочно эвакуировать всех из поселка в другую деревню, километра за три. Фашисты считали, что они сумеют задержать наступление Красной Армии. Но ничего у них не получилось: под натиском наших войск фрицы оставили и деревни, и поселок. А когда мы вернулись обратно — не узнали своих мест. Единственная улица поселка была вся изрыта воронками от бомб и снарядов. Вместо домов — пепелища. Стога хлеба тоже чернели осевшими кучками. Поплакали женщины возле руин, но ведь жить как-то надо дальше. Сначала в землянках. Потом стали собственноручно возводить маленькие домики. Потихоньку стали обживаться и вылезать из землянок. Но домики больше смахивали на сараи. Впрочем, семилетняя школа тоже размещалась в каком-то сарае и была расположена за 3,5 км от поселка. Зимой в классах стоял холод. Но ни разу мы с подругами не пропустили ни одного урока. Хотя одежда у всех была плохонькая, грела мало. И настал тот день, когда мы отправились в районный городок поступать в комсомол. Мороз стоял градусов 30! А идти пешком пришлось 18 км вместе с учительницей. Выдали нам комсомольские билеты, и пустились мы в обратный путь тоже на своих двоих. Шли веселые и счастливые. И даже лапти на ногах нас не смущали. Мы стали комсомолками!
Когда наступила весна, то я, как и остальные поселковые девушки с ребятами, вставала рано. В четыре часа утра уже шла пахать огород. В домашнем хозяйстве, как и в колхозе, не было лошади. Поэтому мы с сестрами таскали плуг сами, а потом и борону. Как-то, в один из майских деньков, было уже так тепло, что все поснимали лапти с ног. Босыми ногами гораздо легче было упираться в землю и тащить нехитрые орудия земледельцев. Только разулись, как появился председатель колхоза. И крикнул он только одно радостное слово: «Победа!»
Мы повисли на мужичке, принялись его расцеловывать, а он стоял, слегка смущенный, по небритым щекам текли капельки слез…
Недавно я включила телевизор. На экране — кадры хроники военных лет. И знакомый ещё по военным сводкам диктор с неповторимой интонацией и торжественностью произносит:
— 28 апреля 1945 года наши войска продолжали вести упорные бои в логове фашистской Германии — Берлине!
Боже мой, неужели уже прошло 60 лет с тех пор, как мы бросились целовать нашего председателя колхоза?!
А какими трудными были те годы, месяцы, дни. Кому-то расскажешь — могут и не поверить. И все-таки мы были по-своему счастливы.