Кровь на снегу
Какая главная черта у 6-летнего ребенка? Любопытство. Поэтому именно с таким чувством Юрка и глазел на растянувшуюся колонну пленных красноармейцев, которая медленно брела мимо дома бабушки. Снегу в эту зиму было предостаточно, а мороз доходил до 25°. Раненые, полураздетые люди шли, понурив головы. У многих в руках были неперевязанные снопы… льна. И люди ели их семена на ходу.
Бабушка нарезала большими скибками каравай, бросала хлеб в нестройные ряды серых шинелей, бушлатов и телогреек. Один из немецких конвоиров повернул голову, обвязанную женским платком под каской. Увидев старушку, он лениво направил на нее автомат, но очередь дал поверх.
В колонне порой кто-то падал в снег и лежал, бессильный. Два фрица, замыкавшие колонну, поочередно подходили к упавшим. Один стрелял в затылок лежавшему, второй переворачивал труп на спину. Пули были разрывные, и лица у мертвецов представали сплошным кровавым месивом.
Они Юрке запомнились на всю жизнь. И потом даже снились ему. Затем в деревне узнали: конвой завел всех пленных в колхозный сарай и расстрелял. А чтобы никто не спасся, сарай подожгли.
Перед оккупацией
В мае 41-го года мать, как обычно, привезла Юрку к бабушке в деревню в Шаховском районе. Дети купались в речушке, бегали в клуб смотреть «Чапаева» и «Мы из Кронштадта». Но как-то в воскресный полдень прозвучало страшное зловещее слово «война».
И начались странные дела в деревне. В колхозе был хороший урожай хлеба. Его раздали по домам: каждой семье по полтонны. Его бабушка и внуки засыпали в старые сундуки и зарыли в огороде. В то лето грибов было в лесу — тьма! Поэтому, как и в мирное время, заготовили на зиму целую бочку шляпок одних только белых. Еще — бочку капусты, огурцов. Сосед помог зарезать корову и свиней — опять же солониной были обеспечены.
Фронт приближался. Почти каждый день через деревню стали проходить группы беженцев, которые гнали перед собой скот. Пылили телеги, заполненные нехитрым скарбом и детьми.
Приехал отец из Москвы, хотел увезти Юрку. Но бабушка не дала.
Она решила уйти с внуком в соседнюю деревню, где жили родственники. Наивная старушка думала, что там они смогут переждать немецкую оккупацию. А пацанам было интересно: что же это за штука такая — война?
Не твое — не бери!
За день до прихода немцев односельчанами был разграблен магазин. Мальчишеская ватага слегка опоздала: пустые разбитые витрины, сломанные прилавки, под ногами — крупа, сахар, раздавленные конфеты, куча каких-то квитанций. Юрка неожиданно нашел в этом хламе великолепный деревянный гребень. Он даже представить себе не мог, что бывает такая красота, которую кто-то бросил на пол. «Подарю бабушке, — подумал он, — вот обрадуется-то!»
Но бабушка только всплеснула руками: «Ах ты, мародер маленький! Верни в магазин немедленно. И запомни: не твое — не бери! Никогда!»
Как ни не хотелось расставаться Юрке с гребнем, а что делать? Сбегал, бросил деревянную красоту в разбитое окно. А у родственников войну переждать не удалось: те ушли на восток. Пришлось через день вернуться назад, в деревню, в бабушкин дом.
Сюрприз для немцев
Наши войска сдали деревню без боя. Но приготовили сюрприз для немцев. Мост через речушку взорвали, а там, где был брод — на подъеме, — замаскировали мины.
Немцы вошли в деревню, даже не выслав вперед разведгруппу. И две штабные машины взлетели на воздух. Похоронив офицеров, немцы против жителей деревни репрессий применять не стали. Но собрали подростков 12-14 лет и погнали их перед автоматчиками по проселочной дороге, ведущей в направлении Москвы. Так, прикрываясь мальчишками, передовой отряд фашистов благополучно добрался до следующей деревни, а ребят отпустили…
Незваные гости
А в бабушкином доме уже поселился какой-то начальник. У двери в большую горницу лежала здоровенная овчарка. Сам немецкий офицер расположился за привезенным удобным столом, под иконостасом. Рядышком с ликами святых раньше висели портреты Сталина и Ленина. Перед приходом немцев бабушка сняла со стены Сталина. А Ленина оставила. Странно, что немецкий офицер не распорядился убрать этот портрет…
Впрочем, у него хватало «забот» на оккупированной земле: его спецкоманда заготавливала продовольствие для великой Германии. К домам подъезжали вместительные фуры. Солдаты затаскивали в них коров, свиней, овец. Кур на месте отстреливали из пистолетов и тушки забрасывали в кузов. Соления не брали: ни мясо, ни грибы, ни капусту. Беззастенчиво выкатывали маленькие бочоночки с медом из погребов.
Бабушка попросила постояльца оставить ей хотя бы пару кур — для внука. Но в ответ — Германия превыше всего…
Юра с бабушкой жили в маленькой прихожей, где стояла русская печь. Она отапливала весь дом. Но морозы выдались в первую военную зиму лютые, не по немецкому нутру: всю поленницу немцы истопили еще до Нового года. А еще раньше забрали теплые вещи у жителей: полушубки, валенки, носки, женские кофты.
А потом, когда офицер или часовые вваливались в хату с улицы, Юрка с интересом рассматривал их далеко не воинственное одеяние: поверх шинелей были повязаны бабьи шерстяные платки, на руках — однопалые рукавицы. И свисающие с усов длинные сосульки…
Немцы не любили чужих домашних животных. Заняв село, они тотчас же перестреляли всех собак, а кошек повыгоняли на улицу. Бабушкина Машка после отступления немцев вернулась в дом с обмороженными ушами.
Рождество
Вскоре вместо немца-заготовителя в доме поселился австриец. Его команда занималась восстановлением железнодорожных путей. Накануне Рождества им сбросили с самолета подарки: тушенку, шоколад, сигареты и бочонки с вином. В дом набились солдаты — офицер пригласил всю свою команду. Стояла обычная елка, украшенная длинными-предлинными конфетами-леденцами. Юрка с завистью погладывал на них, а потом залез на печку, к бабушке. Пьяные немцы горланили русскую «Катюшу». Один играл на губной гармошке. Солдат подошел к печке, схватил мальчугана в охапку и занес в горницу. Песня прекратилась — Юрку пустил по рукам. Захмелевшие солдаты тормошили ребенка, подбрасывали его вверх и ловили. Что-то наперебой тараторили друг другу, наверное, вспоминали своих фрау и детей. Зажав в ручонке несколько подаренных конфет, Юрка, очутившись на полу, прошмыгнул в прихожую. Когда солдаты разошлись, парнишка заглянул в горницу. Австриец сидел за столом и разворачивал какое-то печеное лакомство. Юрка не знал, что это рождественский кекс. Офицер поманил его и слегка пошлепал ручкой ножа по рукам и показал жестом: открой, мол, рот.
О, какая это была вкуснятина! Сладкая масса заполнила весь рот, и Юрка медленно ее пережевывал, а офицер заржал на весь дом.
Освобождение
Бой за деревню шел три дня. Когда началась артподготовка, Юрка с бабушкой поспешили в деревенское овощехранилище — для жителей оно было временным бомбоубежищем. Хотя если бы в крышу влетел снаряд — разнес бы ветхую деревянную постройку на щепки.
Когда Юрка с бабушкой вернулись к родному дому, то увидели во дворе красноармейцев. Они расположились возле военно-полевой кухни. Мелькали ложки, звенели котелки. Небритые лица, свежие белые повязки, сквозь бинты проступали красные пятна. Шинели вперемежку с телогрейками. Один из бойцов, поняв, что перед ними хозяйка дома, протянул бабушке пару банок тушенки, положив сверху черный кирпич хлеба:
— Извините, мамаша, мы тут у вас бочку капусты опорожнили…
— Ну что ты, сынок. Там в подвале еще одна стоит и грибочки белые — немцы не тронули: боялись, что отравленные. А вы ешьте, ешьте, не стесняйтесь…
Юрка все дни пропадал среди бойцов. Один умелец смастерил ему обрез — укоротил ствол и приклад винтовки. И теперь парнишка, словно сын полка, час-другой стоял на посту вместе с часовым, который рассказывал ему не о войне, а о той прекрасной жизни, которая наступит после победы. Но однажды Юрку заметил какой-то командир. Шапку со звездой он распорядился оставить, а вот обрез — забрать: нельзя еще маленькому ребенку доверять оружие…
Перед наступлением бойцы подхватывали Юрку на руки, совали в карманы куски сахара, галеты, кусочки шоколада. От поцелуев у него разгорелись щеки, еще не все воины успели побриться — приказ наступил неожиданно.
Тяжелые сны
Опустело во дворе после ухода наших. Зато из столицы стали появляться москвичи, которые меняли вещи на продукты.
В памяти у Юрки остался такой случай. Когда войска Рокоссовского освобождали деревню, на улице была убита лошадь. Так ее труп и остался лежать замерзшим. Каково же было удивление мальчика, когда однажды приезжие взяли у них в доме обычную двуручную пилу и отпилили у лошадиного трупа две задних ноги. Бабушка потом объяснила, что люди будут варить конину и есть. Это-то Юрка понимал — у него в голове не укладывалось другое: разве можно пилить ноги лошади, как дрова?
После этого случая ему часто снились неприятные сны. Цветные, яркие, реальные. Он в тревоге просыпался и долго лежал с открытыми глазами. Фронт уже ушел на запад, а перед глазами у Юрки стояли черные воронки от бомб и снарядов, красные пятна крови на снегу, пистолетные выстрелы в кур и сарай, в котором немцы сожгли советских военнопленных.
Однажды утром он проснулся и вдруг понял, что не может говорить. Какой-то непонятный испуг охватил его. Он несколько раз открывал рот и… язык словно разучился произносить звуки и слова. Откуда ему было знать, что это последствия увиденных страшных картин войны. Нет-нет, по большому счету все обошлось: он стал говорить, но — заикаясь…
Отмщение или прощение?
Через 35 лет после этих событий Юрий Николаевич ГОЛУБЕВ, житель Зеленограда, находился в командировке в Германии. Вместе с коллегами он приехал познакомиться с производством одной из фирм и, по возможности перенять опыт. Главный инженер фирмы — высоченный, под 180 см 70-летний немец — неожиданно сказал на чистом русском:
— Что ж, идите, учитесь. А я у вас тоже копал, — он жестом изобразил движение лопаты, — с 1945 по 1953 год, когда находился в плену.
А второй немец, который был прикреплен к группе советских специалистов в качестве администратора-консультанта, тоже признался в знании русского языка. Сначала он молча закатал левый рукав рубашки: рука была короче правой сантиметров на 10.
— Это под Сталинградом мне перебило. Хотели ампутировать, но я попал в плен — русский хирург спас мне ее, даже машину вожу спокойно. Спасибо вам, советским людям!
Юрий Николаевич внутренне усмехнулся: вспомнил, что той далекой зимой, когда наши выбили немцев из деревни, в горнице остался целый бочонок вина, сброшенный под Рождество в качестве подарка фашистам. Бабушка, страдавшая радикулитом, часто делала себе из него компресс, и ей становилось легче буквально через несколько минут. И она всегда, когда проходила боль, крестилась, приговаривая:
— Ну, спасибо немцам!
…Странно, он не мог представить этих, уже пожилых людей в форме солдат вермахта. А ведь они ее носили. И стреляли из «шмайссеров» по нашим красноармейцам, косили и гражданских. И орали «хайль Гитлер», и прошли дорогами войны: один почти до Москвы, второй — до Сталинграда. Но у Юрия Николаевича почему-то не было к ним ненависти: ни тогда, в 41-м, ни сейчас, через десятки лет. Почему? Может быть, потому, что люди больше склонны к прощению, а не к отмщению?
В.Курячий
P.S. Юрий Николаевич Голубев живет в Зеленограде с 1964 года. Окончил МАТИ. Проработал на «Элионе» с 1964 по 2000 год. Прошел путь от слесаря-сборщика до ведущего инженера-технолога по печатным платам.